Взять и изменить

— У нас было достаточно поводов встретиться: вы уже целый год как директор Северного морского музея, журналу Plus исполняется 10 лет. И главное – это ваш юбилей.

— Ага, ужас. Это неприятное событие, никому не хочется стареть.

— Вы ждёте этого с содроганием?

— Нет, конечно, не с содроганием. Скорее, с обречением.

— В этом году нашей области исполняется 80 лет. В музее будут проходить мероприятия, с этим связанные?

— Да, музей участвует в программе. Ещё в Архангельске пройдёт «Арктический форум», наш музей примет участников форума. В этом году много юбилеев: Октябрьская революция, Февральская революция, 80 лет «Большому террору»…

— Расскажите об итогах ушедшего года. Как бы вы оценили 2016?

— Для меня это год серьёзных перемен в жизни. С одной стороны, я стал чиновником, а с другой – занялся сложным, но увлекательным делом – музеем. Я никогда не работал в музейной сфере, но, как историк по образованию, всегда интересовался историей региона. Новое занятие пришлось по душе – и с творческой, и с управленческой точки зрения. Музей в последнее время сильно меняется, но в современном понимании – это достаточно странная формация.

— Странная, потому что слишком давно существует?

— Нет, я имею в виду вообще понятие «музей». Наш музей не так давно и существует (Северный морской музей создан в 1973 году – ред.). Музей именно как форма культурного объекта – как ему дальше жить? Это серьёзный вопрос. Для начала нужно понять, зачем ходить в музей, что человек должен там увидеть. Многие интересующиеся культурой люди видели самые разные экспозиции: игровые, интерактивные, созидательные – с разными ориентирами и возможностями. Человек становится более и более искушённым, интернет дарит ему ощущение, что он видел вообще всё. Мы должны это учитывать, меняться, искать своего посетителя. Нужно предлагать ему новые «заманухи», устраивать «игры и пляски», ведь иначе он просто не придёт.

— А вам удаётся организовывать подобные «заманухи»?

— Да, мы стараемся что-то делать, в этом году выросла посещаемость. Моя задача заключается не в том, чтобы пригласить в музеи посетителей, которые и так туда ходили и ходят, интересуются этим и делают всё на добровольной основе. Моя задача – работать с людьми, для которых существование Северного морского музея – это новость. Как раз с ними мы стараемся усилить работу – проводим здесь и концерты, и лекторий, и мастер-классы, пробуем другие форматы. Мне важно, чтобы человек просто оказался в музее. Пусть даже не для того, чтобы посмотреть экспозицию – а просто послушать джаз, например. На такую аудиторию мы рассчитывали и будем рассчитывать. Более того, в 2016 году в нашем музее проходило знаменательное событие – «Дервиш», который привлёк к музею большое внимание, в том числе и СМИ. Мы даже засветились в газете Times и на Первом канале, которые рассказывали про визит принцессы Анны.

— Выросла ли после этого посещаемость?

— Выставка «Дервиш – караван победы» стала одной из самых посещаемых выставок в Архангельске по итогам 2016 года. Причём мы не можем конкурировать по посещаемости с тем же Гостиным двором, ведь наш музей намного меньше. И это большой минус: он небольшой, основную его часть занимает постоянная экспозиция, и жителям Архангельска нет смысла ходить сюда часто. Поэтому мы и делаем упор на мероприятия. Кроме того, у нас почти отсутствует возможность выставлять фотографии, графику, картины – нет свободных стен. Поэтому в этом году мы собираемся закупить мобильные стенды. Другое событие, которое особенно полюбилось нашей прессе – демонтаж шхуны «Запад». О ней так много говорили, что, казалось, после её сноса Архангельска вообще не станет. Мне как журналисту и музейщику было интересно наблюдать за этим процессом, ведь столько всего происходило: обеспокоенные граждане, гневные петиции, печальные блогеры. Некоторые даже пытались найти какое-то коррупционное объяснение: если шхуну снесут, то Тенетов поставит здесь ресторан или клуб. И наконец-то станет понятно, зачем он пришёл в музей (смеётся). Но как только шхуну демонтировали, все о ней мгновенно забыли. Это говорит о том, что в нашем городе трудно ориентироваться на так называемое «общественное мнение».

— А что вы думаете об инициативе со слоном из пластиковых бутылок?

— Сама идея сделать арт-объект из вторсырья – это интересно, правильно, экологично. Меня смущает сам образ – почему слон? Почему, например, не белый медведь или не белуха? Мы живём на севере, здесь нет слонов. К тому же, на самой известной пристани – именно от неё отходили практически все полярные экспедиции XX века. Как выяснилось, это пиар-ход, связанный с открытием одноимённого центра. Поэтому мы никак не помогаем.

— А если бы это была белуха?

— Думаю, мы бы подключились, несмотря на то, что это коммерческая акция.

— Помимо передвижных стендов, какие у вас есть идеи для развития музея в 2017 году?

— В этом году исполняется 80 лет полярной станции Папанина. К Арктическому форуму мы хотим сделать реконструкцию домика полярника и разместить в ней радиооборудование, предметы быта. Вокруг будет видеомэппинг – звёзды, льды, полярная ночь и т.д. Туда можно будет зайти, набрать азбуку Морзе, вскипятить чайник на примусе. Во время работы форума она будет находиться в Краеведческом музее, так как приезжает 500 человек и наш музей просто не сможет их всех принять. К юбилею области у нас есть идея выставочного художественного проекта. Мы хотим разместить стенды с работами художников 20-80-х годов, связанных с морем, которые хранятся у нас в архивах. Из-за отсутствия возможностей экспонирования их ещё никто не видел. Конечно, мы не собираемся забывать и о наших мероприятиях – концертах, лектории, синематике. В мае будет очередной юбилей – 140 лет Георгию Седову. Его экспедиция отходила от пристани у нашего музея. У нас и у национального парка «Русская Арктика» есть экспонаты, связанные с бухтой Тихая, где корабль Седова был на дрейфе, поэтому мы собираемся сделать совместную выставку. В планах есть также «выставка одного объекта»: вот-вот из реставрации вернётся пушка, которая стояла у нас во дворе – «трёхдюймовка» серии 1903-го года выпуска. В России всего три таких экземпляра. Мы хотим рассказать об этой красавице и будем экспонировать её в нашем вестибюле.

— Изменило ли руководство музеем ваши взгляды на культуру города?

— Помимо того, что я директор музея и главный редактор журнала, уделяющего достаточно много внимания культуре, я был одним из участников закрытого теперь общественного центра «Футурист». У нас было убеждение, что культуру могут менять общественники снизу, и не стоит ждать инициативы от государства. Со временем я пришёл к выводу, что моей жизни может не хватить для изменений в нашем городе таким способом. Поэтому я решил попробовать взять конкретный объект и поменять его, не распыляясь на весь город. К этому же пришёл и директор центра «Футурист» Василий Ларионов, который стал директором Поморской филармонии. В «Футуристе» мы сначала занимались просветительскими проектами, а потом попробовали взять отдельный предмет – Петровский сквер. Раньше он назывался бульваром, но после строительства бомбоубежищ пропала возможность там прогуливаться и про него на долгое время забыли. Нам удалось привлечь к нему внимание до такой степени, что сейчас им занимается мэрия. Хотя руководство мэрии ни разу не упоминало, что изменения в сквере начали именно общественники. Если честно, я удивлён и не понимаю, почему не реализуется замечательная идея – руководство вместе с общественниками делает чудесный сквер. Всегда хочется тянуть одеяло на себя. Тем не менее, я доволен, что сквер приводят в порядок, и весной будут высаживать деревья.

— Несмотря на успех этого проекта, вы решили закрыть «Футурист». С чем связано это решение?

— Во-первых, как я уже сказал, мы с Василием Ларионовым переключились на конкретные объекты – музей и филармонию. Во-вторых, общественным организациям в России трудно жить. С одной стороны – все «за», с другой – никто не помогает.

— В этом году журналу «Plus» исполняется 10 лет. Когда вы только начинали работать там, вы загадывали так далеко вперёд? Задумывались ли о том, как долго он проживёт?

— Нет, конечно, не задумывался. Я не думал, что он дотянет до 10 лет.

— А ведь за это время журнал не превратился в полностью рекламное издание.

— Журнал живёт только за счёт рекламы. Но мы стараемся наполнять его интересным качественным контентом, чтобы отличаться от других изданий. В противном случае мне было бы неинтересно в нём работать. Я думаю, это наш козырь, фишка – мы не только глянец, но и СМИ.

— Трудно ли вам сочетать должность главного редактора и должность директора музея?

— Я не скажу, что это легко. К счастью, функции не слишком далеки друг от друга – обе связаны с культурой. Чего греха таить, сейчас я использую журнал для пиара музея – публикую там исторические материалы, связанные с освоением Арктики – людям это интересно. Так что «раздвоения личности» не происходит, всё получается довольно органично. Конечно, когда я начинал работу в музее, мне казалось, что я не справлюсь.

— В прошлом интервью вы упоминали огромное количество бумажной работы...

— Да, это первое, что меня сильно испугало. Я переходил из довольно свободного графика журналиста, где ты предоставлен сам себе и можешь работать из другого города, в государственное учреждение. Так вышло, что начало моей работы совпало с периодом отчётностей и годового планирования. Я пришёл, совершенно не представляя, что это такое, и «тыкался» в экран как слепой котёнок. А со мной все общались так, словно я должен был родиться с этими знаниями. Но нет ничего невозможного, просто нужно успокоиться и войти в режим. Хотя когда я только начинал работу, я думал: «Боже, бюрократия – это такая тоска, это никому не нужно». В какой-то момент я понял, что в управлении без этого не обойтись. Таких учреждений в стране очень много, по-другому не уследить за расходованием государственных денег. Хотя, конечно, бюрократическая разгрузка не помешала бы.

— А пытаетесь ли вы вводить какие-то новшества в управление музеем?

— Я не могу повлиять на порядок отчётностей. Но мне бы очень хотелось, чтобы внутренние порядки музея стали более демократичными. Сейчас, если не издать приказ о переносе какой-то вещи из одного зала в другой, она так и останется на месте. Работает не слово, а бумага, и это немного расстраивает. Я человек эмоциональный и иногда принимаю это близко к сердцу: почему они меня не слушаются? Потом понимаю, что такова система и с ней нужно считаться.

— Несмотря на бумажную волокиту, вам всё равно удалось ввести новые форматы – тот же джаз, например. Они популярны сейчас.

— Да, люди ходят. Хотя музыка в музее – странный, довольно академичный формат. Ты не можешь здесь расслабиться, потанцевать или выпить, как в клубе. Но музей привлекает людей благодаря светлому современному залу и морской романтике. Консул Голландии после его посещения сказал, что будто побывал в каком-то голландском музее. Над экспозицией первого этажа работал известный музейный художник – Евгений Владимирович Богданов, он трудился над музеем Маяковского, центром Мейерхольда и Бородинской панорамой. Стоит отметить, что архангелогородцам вообще повезло с музеями – они все современные. К сожалению, во многих российских музеях присутствует такой советский флёр «зашоренности».

— Вернёмся к теме вашего сорокалетия. Вообще, это главный мотив нашего интервью.

— Ничего себе! О чём тут говорить вообще? По старой традиции сорокалетие не празднуют, а вы мне тут портите всю малину – хотите его отметить.

— И всё же, что вы можете об этом сказать?

— (С иронией): Итоги, подвести итоги! Середина жизни или даже больше. А что мне тут сказать вы меня хоть направьте. Мои ощущения?

— Да, именно итоги и ваши ощущения.

— Ощущения у меня довольно странные. Я был и октябрёнком, и пионером, так что я хорошо помню Советский Союз. Люблю вспоминать студенческие годы с однокурсником Михаилом Копицей, а учились мы в самую «перестроечную жесть» – в начале 90-х. Непонятно, на что нас учили и чему. Было странное ощущение, как у Мандельштама: «Мы живём, под собою не чуя страны...». Мы не понимали, в каком государстве мы живём, где мы будем дальше работать, на кого учимся, как мы будем дальше жить, кто мы вообще. Это чувство наложило отпечаток на моё мировоззрение, оно давало в одно и то же время некую неуверенность и дух полной свободы. Казалось, ещё чуть-чуть – и у нас будет европейская страна. Тогда всё открылось, в Доме книги появились Ахматова, Мандельштам, Пастернак и Хармс. Для нас это было чудо и откровение, ведь книга значила тогда очень много – не было ни мобильных телефонов, ни интернета. Впервые я устроился на работу на Соломбальский ЛДК пресс-секретарём. Мне выдали огромный мобильный телефон. Он не влезал ни в один карман, я его носил в портфеле, и даже оттуда торчала антенна. А сейчас что? Мы скоро начнём просто в воздухе цифры набирать. А разрыв во времени небольшой, так что я застал период стремительных изменений. Я чувствую себя молодым человеком, в основном благодаря тому, что у меня молодая жена, у нас 11 лет разницы. Конечно, когда задумываешься об итогах, начинаешь размышлять о том, что сделал. Накладывается кризис среднего возраста, когда мужчина не может понять – удалась у тебя жизнь или нет. В общем, состояние экзистенциальное. Свербит меня и другой вопрос – уезжать из Архангельска или нет. Чем дольше остаёшься здесь, тем сложнее уехать.

— Эта тема всё ещё актуальна для вас?

— Пока я её не откинул. Когда Вероника Александровна Яничек, министр культуры области, пригласила меня на должность директора Северного морского музея, мы с ней говорили об этом. Она хочет видеть руководителями учреждений культуры тех людей, которые не уехали отсюда не потому, что ничего не могут, а потому, что хотят реализоваться здесь. Моё поколение 35-45 лет сейчас естественным образом начинает занимать какие-то посты или заниматься бизнесом – такая «тридцатилетняя молодёжь». Просто потому, что подошёл такой возраст. Когда эти люди займут как можно больше различных постов, где можно принимать решения, тогда всё начнёт меняться. Произойдет, наконец, вырождение советского наследия. Это не значит, что советское – это плохо. Советское – это ретроградное, это смотреть назад. А нужно смотреть вперёд, чтобы развиваться. Хотя, если подумать, Советский Союз был модернистским проектом. В СССР всегда смотрели вперёд: «через 20 лет мы будем жить в коммунизме», комсомольцы писали письма в 2017 год. Всегда вперёд – лучше, дальше, больше и т. д. А сейчас мы часто вспоминаем прошлое, и это порочная практика. Это не даёт стране никакого развития и мешает молодым людям. Человек с «гаджетовым» мышлением не может мыслить категориями Советского Союза, а иногда его заставляют, потому что система так построена. Когда этот человек пытается влиться в систему, его охватывает разочарование. Если бы система была построена модернистски, она помогала ему, он чувствовал бы себя органично.

— Как вы считаете, вы готовы к технологической революции? Перемены вас не пугают?

— Это же естественный процесс, как снег зимой и дождь осенью. С этим ничего не поделаешь: нужно либо считаться, либо закрыть уши и сказать – я пишу только пером и чернилами, как Пушкин. А вы, что, против Пушкина? В нашем музее проходила дискуссия о реконструкции набережной. Мы обсуждали проекты модернизации разных объектов города, почти космического масштаба. Но мы не решили базовый вопрос – не закрепили дворника или не включили фонари. Например, сейчас нет возможности подойти к памятнику жертвам интервенции, там всё в снегу. А мы думаем о том, как здесь будут приземляться космические корабли. Где-то мы находимся в первобытном обществе, а где-то летим на луну – и это тоже советское наследие.